|
|
|
После четырехдневного обсуждения своего дела Бухарин и Рыков дошли до состояния предельной изнуренности и подавленности. Н. А. Рыкова вспоминает, что в первые дни пленума ее отец часто повторял: "Они меня хотят посадить в каталажку". В последующие дни он уже почти не говорил с родными, не курил и не ел[1].
В соответствии со сценарием "партийного следствия" Бухарину и Рыкову предстояло выступить с заключительными речами.
Поскольку длительное обсуждение немного прибавило к показаниям, разосланным до пленума, Бухарин не смог добавить ничего существенного к ранее высказанным им аргументам. Он безуспешно повторял, что не может "до конца и даже до половины объяснить рад вопросов о поведении людей, на меня показывающих"[2].
Уверяя, что он "абсолютно не хотел опорочить новый состав Наркомвнудела", Бухарин осмелился лишь напомнить, что, согласно представленным на пленум тезисам Ежова, в НКВД было раскрыто много двойных агентов, и в этой связи высказывал предположение: "Может быть, и в аппарате (НКВД) не совсем до конца дочистили"[3].
Другим рубежом, который не смел переступить Бухарин, было выражение сомнений по поводу "троцкистских процессов". Когда Молотов стал его настойчиво допрашивать, считает ли он правдоподобными показания подсудимых на этих процессах, Бухарин под смех зала заявил: в этих показаниях правдоподобно все, за исключением того, что относится к нему[4].
На протяжении всей речи Бухарина прерывали злобными и язвительными репликами, тон которым задавали Молотов и Каганович. В один из наиболее драматических моментов объяснений Бухарина Молотов прервал его словами: "Черт тебя знает, что ты делаешь, от тебя всего можно ожидать". Когда Бухарин начал говорить о своих прежних заслугах перед партией, Молотов бросил реплику: "Даже Троцкий кое-что хорошее делал, а теперь он фашистский агент, докатился!", что Бухарин тут же поспешил подтвердить: "Верно, верно"[5].
Помимо "вождей", особенно усердствовали в репликах Стецкий и Межлаук, изрядно напуганные напоминанием Бухарина об их принадлежности в прошлом к его "школе" (имя Межлаука даже называлось в криминальном контексте в одном из показаний). Достаточно было Бухарину начать открещиваться от обвинений в "нападении на НКВД", как Стецкий поспешил выкрикнуть: "Это вы все заимствовали у Троцкого. Троцкий во время процесса то же самое писал в американской печати"[6].
Отвечая на все эти злобные выпады, Бухарин продолжал винить в создании вокруг него конфронтационной атмосферы исключительно "двурушников-троцкистов". "Вся трагичность моего положения, - говорил он, - в том, что Пятаков и все прочие так отравили всю атмосферу, просто такая атмосфера стала, что не верят человеческим чувствам - ни эмоции, ни движению души, ни словам (Смех)".
В конце бухаринской речи из зала стали раздаваться выкрики: "В тюрьму посадить давно пора!" На это Бухарин ответил последними словами, прозвучавшими в его выступлении: "Вы думаете, от того, что вы кричите - посадить в тюрьму, я буду говорить по-другому? Не буду говорить"[7].
Рыков начал свою заключительную речь словами о том, что он отчетливо понимает: "Это собрание будет последним, последним партийным собранием в моей жизни". С отчаянием он повторял, что сложившаяся на пленуме обстановка прямо подталкивает его к мыслям о самооговоре: "Я вот иногда шепчу, что не будет ли как-то на душе легче, если я возьму и скажу то, что я не делали Конец один, все равно. А соблазн - может быть, мучения меньше будет - ведь очень большой, очень большой. И тут, когда я стою перед этим целым радом обвинений, ведь нужна огромная воля в таких условиях, исключительно огромная воля, чтобы не совратьи"[8].
Эта трагическая исповедь послужила Сталину поводом для того, чтобы попытаться подтолкнуть Рыкова на путь самооклеветания, поставив ему в пример поведение расстрелянных подсудимых недавних процессов. "Есть люди, - заявил Сталин, - которые дают правдивые показания, хотя они и страшные показания, но для того, чтобы очиститься вконец от грязи, которая к ним пристала. И есть такие люди, которые не дают правдивых показаний, потому что грязь, которая прилипла к ним, они полюбили и не хотят с ней расстаться"[9].
В ходе речи Рыкова ему упорно напоминали о единственном "преступлении", в котором он признался, - чтении вместе с другими "правыми" рютинской листовки. Когда Рыков вновь упомянул об этом эпизоде, на него посыпались упреки в недоносительстве, уже давно возведенном сталинистами в ранг партийного и государственного преступления.
Ворошилов. Если она (листовка), на твое счастье, попалась, ты должен был забрать ее в карман и тащить в Центральный Комитети
Любченко. На пленуме Центрального Комитета почему не сказал, что у Томского ее уже читали?
Хрущев. У нас кандидаты партии, если попадется антипартийный документ, они несут в ячейку, а вы - кандидат в члены ЦК.
Отвечая на эти реплики, Рыков заявил, что допустил "совершенно явную ошибку". Не удовлетворившись этим, Молотов напомнил Рыкову еще один факт его "двурушничества": при обсуждении в 1932 году на пленуме ЦК вопроса о рютинской платформе Рыков заявил, что если бы узнал, что у кого-то имеется эта платформа, то потащил бы такого человека в ГПУ. В ответ на это Рыков заявил: "Тут я виноват и признаю целиком свою винуи За то, что я сделал, меня нужно карать, но нельзя карать за то, чего я не сделали одно дело, если меня покарают за то, что я не притащил куда нужно Томского и других, совершенно другое, когда утверждают, что я с этой программой солидаризировался, что эта программа была моя". Не удовольствовавшись такой квалификацией Рыковым своего поведения, Шкирятов бросил еще одну реплику: "Раз об этом не сообщил, значит был участником"[10].
Стремясь доказать свою предельную лояльность по отношению к "генеральной линии", Рыков сообщил о своей беседе в 1930 году с неким Трофимовым, который с возмущением рассказывал о том, как происходило "раскулачивание". "Я ему тогда ответил, - сказал Рыков, - что в таком деле, которое идет сейчас в деревне, известные издержки производства будут"[11].
Доказывая невозможность своих контактов с "троцкистами", Рыков подчеркивал свою давнюю личную ненависть к ним. "Ни с какой троцкистской сволочью, повторяю, не был, вместе с вами боролся, с вами не уклонялся и никогда, ни одной минуты не был с нимии С Зиновьевым с этим дрался и не ценил его никак, никогда и нигдеи Пятакова всегда считал лицемером, которому верить нельзяи самым отвратительнейшим человеком".
В ответ на это отмежевание Рыкова от "троцкистов", Сталин напомнил о его "блоке с Зиновьевым и Каменевым на другой день после взятия власти против Ленина". Этот хорошо известный факт коллективной отставки нескольких деятелей партии в 1917 году после отказа большинства ЦК от формирования коалиционного правительства совместно с меньшевиками и эсерами - Рыков подтвердил: "Это было". Тогда Сталин бросил новое, на этот раз лживое обвинение в том, что Рыков вместе с Зиновьевым и Каменевым выступал и против Октябрьского восстания. Рыков возразил: "Этого не было"[12].
В конце речи, проходившем под градом яростных выкриков с мест, Рыков с отчаянием произнес: "Я теперь конченый человек, это мне совершенно бесспорно, но зачем же так зря издеваться?.. Это дикая вещь". Свою речь он заключил словами: "Я опять повторяю, что признаться в том, чего я не делал, сделать из себяи подлеца, каким я изображаюсь здесь, этого я никогда не сделаюи И я это буду утверждать, пока живу"[13].
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Сообщение Н. А. Рыковой автору книги.<<
[2] Вопросы истории. 1993. # 2. С. 17.<<
[3] Там же. С. 8.<<
[4] Там же. С. 6<<
[5] Там же. С. 12-13.<<
[6] Там же. С. 5.<<
[7] Там же. С. 17.<<
[8] Там же. С. 18.<<
[9] Там же. С. 20.<<
[10] Там же. С. 21-22.<<
[11] Там же. С. 20.<<
[12] Там же. С. 23.<<
[13] Там же. С. 26.<<