|
|
|
В условиях обострившегося до предела хозяйственно-политического кризиса и все большего нагромождения сталинской кликой лжи и фальсификаций, в партии нарастал мировоззренческий кризис. Как подчеркивалось в "Рютинской платформе", "этот кризис в настоящее время глубоко скрыт, он находит пока свое внешнее проявление только в отдельных редких случаях; пресс террора мешает ему вырываться наружу, но он захватил уже довольно значительный слой мыслящей части партии, имеющей действительно коммунистическое мировоззрение и Значительная часть членов партии живет в настоящее время просто с выпотрошенными душами, изъеденная всеобщим скептицизмом и разочарованием"[1].
Последняя характеристика относилась прежде всего ко многим лидерам бывших оппозиций, которые, пройдя через ритуальные обряды покаяний, продолжали находиться на ответственных постах. Бухарин, Рыков, Томский, Пятаков оставались членами ЦК, Догадов и Сокольников - кандидатами в члены ЦК. В партийных кругах все острее ощущалось недоумение по поводу того, что эти люди, в прошлом отличавшиеся смелостью и независимостью суждений, теперь не решались произнести ни единого критического слова о гибельной политике сталинского руководства. "Чем же все-таки объясняется их молчание? - задавал вопрос один из корреспондентов "Бюллетеня". - Неужели же только голым страхом за личную судьбу? Но разве можно себе представить положение, более тяжкое и более недостойное, чем то, в какое многие из бывших вождей, теоретиков и политиков поставлены сталинской бюрократией, правда, при прямом участии самих "пострадавших". Казалось бы, им нечего терять, кроме цепей унижения и бессилия. Или может быть, они просто окончательно и полностью выдохлись и ничего не сохранили за душой? Скорее всего именно так"[2].
По существу, о том же речь шла в дневниковых записях А. М. Коллонтай, во время приезда в Москву в июне 1932 года встречавшейся со многими "стариками". Замечая, что "старики" все критикуют, охаивают, высмеивают, с раздражением говорят, что так продолжаться не может, Коллонтай приводила типичное высказывание, услышанное ею: "Мы теряем верный курс. Компас испорчен". К этому Коллонтай добавляла* "Если спросить, что они предлагают, какие меры? Их нет"[3]
Выработка альтернативы сталинской политике потребовала бы от бывших лидеров оппозиций перехода от бессильного брюзжания к более серьезным выводам и действиям. Искушенные опытом своих прежних унижений и судьбой "троцкистов", продолжавших томиться в тюрьмах и ссылках, эти люди понимали, что при переходе к каким-либо формам борьбы против Сталина они могут потерять уже не только честь и достоинство, но и личную свободу. К тому же они еще в большей степени, чем рядовые оппозиционеры, цепью своих непрерывных покаяний и заверений в верности "генеральной линии", оказались втянутыми в режим двоедушия, установившийся в партии. "Можно смело утверждать, - писал корреспондент "Бюллетеня", - что из 10 партийцев - 8 разъедено сомнениями. В частных разговорах они говорят об этом, а на ячейках и конференциях все решения принимаются и единогласно. Почему? "А какой смысл? Если я буду погибать в Сибири, я этим тоже ничему не помогу"[4].
Именно такие суждения, по-видимому, были характерны для лидеров правой оппозиции, в конце 20-х годов остро критиковавших Сталина, а с начала 30-х годов, когда его ошибки и преступления многократно возросли, отказавшихся от какой бы то ни было борьбы с ним. Так, Бухарин, проезжавший летом 1930 года через Украину, был потрясен зрелищем распухших от голода детей, просивших на полустанках милостыню. Рассказывая об этом своему другу Ларину, Бухарин с возгласом: "Если более чем через десять лет революции можно наблюдать такое, так зачем же было ее совершать!" рухнул на диван и истерически зарыдал[5]. Однако в своих публичных выступлениях 1930 и последующих годов Бухарин не переставал бичевать собственные прошлые "ошибки" и прославлять "победы" сталинского руководства.
Даже людям, далеким от партии, было ясно, что бывшие "вожди", капитулируя перед Сталиным, окончательно утрачивают собственную личность, свои волевые, нравственные и интеллектуальные качества. Так, в 1930 году М. Пришвин сделал в своем дневнике примечательную запись: "Сознают ли вполне такие люди, как Бухарин, что, отрекаясь публично от себя самих, они в то же самое время и лично кончаются". Отречения продиктованы тщетной надеждой "когда-нибудь при удобном случае вернуть человеческую душу в сохраняемый футляр от исчезнувшего себя самого"[6].
Вымогательство все новых покаяний неумолимо влекло этих людей по наклонной плоскости. О противоестественном образе жизни, который им приходилось вести, свидетельствует тот факт, что члены "бухаринской тройки" почти перестали встречаться между собой из-за боязни быть обвиненными в продолжении "фракционной деятельности". Дочь Рыкова вспоминала, что после 1930 года в их доме почти никто не бывал. Она же рассказывала, как в начале 30-х годов ей пришлось быть свидетельницей оскорблений Рыкова со стороны сталинцев. В правительственной ложе Большого театра "Сталин ответил отцу на что-то с небрежным презрением, и тогда все остальные (члены Политбюро) как по команде набросились на Рыкова, все заговорили сразу, громко, резко, зло"[7].
Непрерывное вымогательство покаяний и клятв в верности "генеральной линии" от лидеров бывших оппозиций не преследовало цель утвердить какие-либо принципы, поскольку всякие принципы утрачивали ценность в условиях бесконечных бюрократических зигзагов. Цель этих вымогательств, как подчеркивал Троцкий, сводилась к одному: "внушить партии, что какое бы то ни было противодействие или сопротивление, какая бы то ни было критика аппарата, какой бы то ни было ропот, даже шепот против аппарата и могут привести лишь к репрессиям или к новым идейным унижениям. "Самокритика" служит той же цели с другой стороны, ибо означает обязанность членов партии критиковать то, что "критикует" аппарат"[8].
Не все покаяния бывших оппозиционеров были от начала до конца лицемерными. В книге "Сталин" Троцкий ссылался на свидетельство большевика-невозвращенца Бармина о том, что многие сомневавшиеся, колеблющиеся или прямые противники Сталина в начале 30-х годов считали, что несмотря на все его ошибки, провалы и преступления, страна все же движется вперед и поэтому нужно отбросить все другие соображения и работать под его руководством[9].
Среди оппозиционеров было немало и таких, которые выступали с покаянными заявлениями для того, чтобы возвратиться в партию и внутри нее возобновить оппозиционную подпольную деятельность. Однако очень скоро они убеждались в том, что политические условия такой деятельности неизмеримо тяжелее, чем условия нелегальной работы большевиков при царизме. Постоянно ощущая надзор ГПУ, эти люди "переживали подлинный внутренний кризис, боялись за будущее партии, многие - за свое будущее, каялись, чистосердечно возвращались на второстепенную работу и становились послушными, смертельно перепуганными и полностью преданными чиновниками"[10].
Наиболее отважная часть оппозиционеров не опускала руки в ожидании лучших времен и ставила перед собой те же задачи, что в годы дореволюционного подполья: анализ развивающихся событий, сохранение сил для выступления в благоприятный момент против сталинизма, установление и поддержание связи между всеми антисталинскими силами в партии. Постепенно преодолевалась разобщенность этих сил, выступавшая следствием их прежних политических разногласий. Эти разногласия на рубеже 30-х годов объективно сгладились, поскольку оценка сталинской социально-экономической политики и внутрипартийного режима у "левых" и "правых" в основном совпадала. В сознании бухаринцев постепенно разрушалась "теория первородного греха" - "троцкизма", которую они изобрели в 20-е годы и которой они первоначально руководствовались в критике сталинского ультралевого курса. В 1936 году в "Бюллетене оппозиции" было помещено письмо ссыльного оппозиционера, в котором рассказывалось, что при встрече в 1932 году с бывшими "бухаринцами" (Слепковым, Марецким и др.) он убедился, что они "совершенно изменились и не скрывали - разумеется, в интимных кругах - свое новое отношение к Троцкому и к троцкистам"[11]. Со своей стороны, троцкисты приходили к выводу о том, что во имя общих задач борьбы со сталинизмом следует отбросить воспоминания об их беспринципной травле бухаринцами.
В 1932 году стал складываться блок между участниками всех старых оппозиционных течений и новыми антисталинскими внутрипартийными группировками. Трагедия этого блока состояла в том, что он возник слишком поздно, в условиях, когда весь репрессивный сталинский аппарат был мобилизован на поиск подпольных оппозиционных групп в партии и их беспощадное преследование.
Переходя к анализу истории этого блока, следует остановиться на различных исторических версиях, отрицающих наличие внутрипартийной борьбы в 30-е годы.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Реабилитация. с. 424.<<
[2] Бюллетень оппозиции. 1932. # 29-30. с. 12.<<
[3] Вопросы истории КПСС. 1989. # 8. с. 103.<<
[4] Бюллетень оппозиции. 1933. # 35. с. 26.<<
[5] Знамя. 1988. # 11. с. 126.<<
[6] Октябрь. 1989. # 7. с. 179.<<
[7] Шелестов А. Время Алексея Рыкова. М., 1989. с. 283.<<
[8] Бюллетень оппозиции. 1930. # 9. с. 12.<<
[9] Троцкий Л. Д. Сталин. т. II. с. 262.<<
[10] Там же. с. 263.<<
[11] Бюллетень оппозиции. 1936. # 51. с. 115.<<