|
|
|
Понимая, что в случае с армией неосторожность может обернуться серьезным контрударом, Сталин готовил армейскую чистку исподволь, медленно и терпеливо.
На февральско-мартовском пленуме Ворошилов сообщил, что до сих пор арестовано шесть человек в "генеральских чинах": Примаков, Путна, Туровский, Шмидт, Саблин и Зюк, а также двое офицеров: полковник Карпель и майор Кузьмичев[1]. Это была незначительная цифра по сравнению с числом арестованных к моменту пленума в любом другом ведомстве.
Названные Ворошиловым лица принадлежали в 1926-1927 годах к левой оппозиции, но затем отмежевались от нее. Их имена назывались на двух первых показательных процессах в качестве участников "военно-троцкистской организации" в Красной Армии.
На процессе 16-ти говорилось о том, что в письме Дрейцеру Троцкий дал указание организовать нелегальные ячейки в армии. Однако подсудимые называли в качестве военных деятелей, находившихся в контакте с "объединенным троцкистско-зиновьевским центром", только Примакова и Пугну. Кроме этих имен, на процессе назывались имена Шмидта и Кузьмичева как лиц, готовивших террористические акты против Ворошилова.
Шмидт и Кузьмичев до ареста служили в Киевском военном округе под руководством Якира. Якиру удалось добиться встречи со Шмидтом в НКВД. На ней Шмидт подтвердил свои признательные показания, но при прощании тайком передал Якиру записку, адресованную Ворошилову, в которой отрицал предъявленные ему обвинения. Однако на следующий день успокоенному Якиру позвонил Ворошилов и сказал, что на новом допросе Шмидт вернулся к своим прежним показаниям[2].
Если от Путны, Шмидта и Кузьмичева удалось добиться признательных показаний (пока что только о терроре) уже в августе-сентябре 1936 года, то значительно дольше - на протяжении девяти месяцев - держался Примаков, несмотря на то, что к нему систематически применялись пытки путем лишения сна и допросы его нередко завершались сердечными приступами. В конце августа следователь сообщил Примакову, что он заочно исключен из партии Комиссией партийного контроля как участник "военной контрреволюционной троцкистской организации". В заявлении, направленном 31 августа из тюрьмы в КПК, Примаков писал: "В 1928 году я признал свои троцкистские ошибки и порвал с троцкистами, причем для того, чтобы троцкистское прошлое не тянуло меня назад, порвал не только принципиально, но перестал встречаться с троцкистами, даже с теми, с кем был наиболее близок (Пятаков, Радек)". 5 октября КПК отказала Примакову в пересмотре его дела[3]. 16 октября Примаков обратился с письмом к Сталину, в котором признавал свою вину лишь в том, что "не до конца порвал личные связи с троцкистами - бывшими моими товарищами по гражданской войне и при встречах с ними (с Кузьмичевым, Дрейцером, Шмидтом, Зюком) вплоть до 1932 г. враждебно высказывался о т. т. Буденном и Ворошилове"[4].
Другие будущие подсудимые по "делу Тухачевского" вплоть до мая 1937 года чувствовали себя по-прежнему людьми, которым оказывалось полное доверие. 10 августа 1936 года, т. е. непосредственно перед процессом 16-ти, Политбюро удовлетворило просьбу Ворошилова о снятии с ряда генералов, включая Корка, строгих партийных выговоров, вынесенных им в 1934-1935 годах. За полтора месяца до этого, также по просьбе Ворошилова, были сняты партийные взыскания, вынесенные в 1932 году другой группе генералов, в том числе Корку и Уборевичу. В сентябре-октябре 1936 года Политбюро утвердило решения о направлении Эйдемана в заграничные командировки. На VIII Чрезвычайном съезде Советов (ноябрь-декабрь 1936 года) была снята групповая фотография, на которой Тухачевский сидит в первом ряду, рядом со Сталиным и другими членами Политбюро.
17 марта 1937 года сахарному заводу в Киевской области, ранее носившему имя Пятакова, было присвоено имя Якира. 27 апреля Гамарник был утвержден кандидатом в члены только что созданного Комитета обороны СССР, куда входили Сталин и другие члены Политбюро[5].
Пожалуй, единственным фактом, способным вызвать тревогу у военачальников, явилось неожиданное упоминание имени Тухачевского при допросе Радека на процессе "антисоветского троцкистского центра". Рассказывая о своем "заговорщическом" разговоре с Путной, Радек сообщил, что этот разговор состоялся, когда Путна пришел к нему с официальным поручением от Тухачевского. После этого Вышинский стал расспрашивать Радека о Тухачевском. Отвечая на вопросы прокурора, Радек заявил, что он "никогда не имел и не мог иметь неофициальных дел с Тухачевским, связанных с контрреволюционной деятельностью, по той причине, что я знал позицию Тухачевского по отношению к партии и правительству и его абсолютную преданность". Кривицкий вспоминал, что, прочитав эту часть судебного отчета, он тут же сказал жене: "Тухачевский обречен". В ответ на, казалось бы, резонное возражение жены ("Радек начисто отрицает какую-либо связь Тухачевского с заговором"), Кривицкий заметил: "Думаешь, Тухачевский нуждается в индульгенции Радека? Или, может быть, ты думаешь, что Радек посмел бы по собственной инициативе употребить имя Тухачевского на этом судебном процессе? Нет, это Вышинский вложил имя Тухачевского в рот Радека, а Сталин спровоцировал на это Вышинского".
К этому рассказу Кривицкий добавлял: "Имя Тухачевского, упомянутое 11 раз Радеком и Вышинским в этом кратком сообщении, могло иметь только одно значение для тех, кто был знаком с методами работы ОГПУ. Для меня это был совершенно недвусмысленный сигнал, что Сталин и Ежов сжимают кольцо вокруг Тухачевского и других выдающихся генералов"[6]. Разумеется, так и только так могли воспринять этот эпизод процесса сам Тухачевский и близкие к нему генералы. Характерно, что в отчет о процессе, изданный на русском языке, этот эпизод не вошел. Он появился лишь в судебном отчете, изданном на английском языке и предназначенном для зарубежного общественного мнения.
Тем не менее в течение еще нескольких месяцев массовые аресты продолжали обходить армию. Происходили лишь отдельные превентивные мероприятия с еще неясным исходом. Так, в январе 1937 года начальник Политуправления РККА Гамарник разослал на места директиву, требующую проверить все партийные архивы военных учреждений с целью выявления армейских коммунистов, когда-либо голосовавших за "троцкистскую оппозицию". Уже 9 февраля помощник начальника Военной академии имени Фрунзе докладывал Гамарнику, что просмотрел архив академии и на каждого "выявленного" бывшего оппозиционера завел личные карточки[7].
Примерно в то же время Маленковым была направлена записка Сталину, включавшая детальный перечень работников НКО и военных академий, примыкавших в 20-е годы к левой оппозиции. Против каждой фамилии, находившейся в списках, содержалось конкретное упоминание о "грехах" данного коммуниста: "голосовал за троцкистскую резолюцию, подписывал в 1924 г. троцкистские документы в газету "Правда"; "выступал в защиту троцкистских тезисов по внутрипартийным вопросам"; "разделял взгляды троцкистов по крестьянскому вопросу"; "голосовал в 1921 г. за троцкистскую линию о профсоюзах, до X съезда разделял платформу Троцкого"[8].
В январе 1937 года Гамарник подписал документ "О введении условного шифра "О. У." (особый учет) в отношении лиц начсостава, увольняемых по политико-моральным причинам". Если на приказе об увольнении командира из армии стоял этот секретный шифр, такой командир не мог зачисляться в войсковые части даже в начальный период войны. В последующем этот приказ послужил тому, что лица, уволенные с таким шифром, по прибытии на место жительства немедленно арестовывались органами НКВД[9].
Вплоть до февральско-мартовского пленума подобные превентивные мероприятия еще не давали основания полагать, что террор обрушится на армию с такой же силой, как на гражданские отрасли народного хозяйства. По-видимому, даже Ворошилов на самом пленуме считал, что армейские чистки предшествующих лет вполне достаточны и дальнейшие массовые репрессии обойдут армию. В конспекте своего выступления на пленуме он писал, что из трех арестованных комкоров двое (Примаков и Шмидт) "пока не признали своей виновности. Самое большое, в чем они сознаются, что они не любили Ворошилова и Буденного, и каются, что они вплоть до 1933 года позволяли себе резко критиковать Буденного и меня". Правда, стремясь выступать в унисон с другими ораторами, Ворошилов в конце конспекта записал: "Не исключено, наоборот, даже наверняка, и в рядах армии имеется еще немало невыявленных, нераскрытых японо-немецких, троцкистско-зиновьевских шпионов, диверсантов и террористов"[10].
В речи на пленуме Ворошилов говорил: "иу нас в рабоче-крестьянской Красной Армии к настоящему времени, к счастью или к несчастью, а я думаю, что к великому счастью, пока что вскрыто не очень много врагов народаи Говорю - к счастью, надеясь, что в Красной Армии врагов вообще немного. Так оно должно и быть, ибо в армию партия посылает лучшие свои кадры; страна выделяет самых здоровых и крепких людей"[11]. Как видим, позиция Ворошилова на пленуме была во многом схожа с позицией Орджоникидзе в начальный период истребления кадров наркомтяжпрома.
Однако очень скоро "оптимистический" прогноз Ворошилова был фактически сведен на нет Молотовым, который в заключительном слове по своему докладу указал: "Я не касался военного ведомства, а теперь возьму и коснусь военного ведомства. В самом деле, военное ведомство - очень большое дело, проверяться его работа будет не сейчас, а несколько позже и проверяться будет очень крепко". Говоря о "военном хозяйстве", Молотов заявил: "Если у нас во всех отраслях хозяйства есть вредители, можем ли мы себе представить, что только там нет вредителей? Это было бы нелепо, это было бы благодушием, неправильным благодушиеми Я скажу, что у нас было вначале предположение по военному ведомству здесь особый доклад заслушать, потом мы отказались от этого, мы имели в виду важность дела, но пока там небольшие симптомы обнаружены вредительской работы, шпионско-диверсионно-троцкистской работы. Но, я думаю, что и здесь, если бы внимательнее подойти, должно быть больше"[12].
При всем этом ни Ворошилов, ни даже Молотов, по-видимому, не подозревали, что для уничтожения высшего командного состава армии Сталиным затеяна особая, еще небывалая по своему коварству провокация, которая должна была быть осуществлена руками Гитлера и высших чинов германской разведки.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Вопросы истории. 1994. # 8. С. 6.<<
[2] Командарм Якир. М., 1963. С. 224-225.<<
[3] Парнов Е. Заговор против маршалов. 1991. С. 320-322.<<
[4] Реабилитация. С. 283.<<
[5] Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 33.<<
[6] Кривицкий В. "Я был агентом Сталина" С. 229-230.<<
[7] Вопросы истории КПСС. 1991. # 6. С. 18-19.<<
[8] РЦХИДНИ. Ф. 17. оп. 71.д. 50. л. 1-30.<<
[9] Карпов В. Маршал Жуков. Его соратники и противники в годы войны и мира. М., 1994. С. 72.<<
[10] Вопросы истории КПСС. 1991. # 6. С. 28.<<
[11] Военные архивы России. 1993. Вып. 1. С. 8; Вопросы истории. 1994. # 8. С. 5.<<
[12] Вопросы истории. 1994. # 8. С. 24-25.<<