|
|
|
Следующий пункт повестки дня был сформулирован таким образом: "Уроки вредительства, диверсии и шпионажа японо-немецко-троцкистских агентов по народным комиссариатам тяжелой промышленности и путей сообщения".
Уже при обсуждении вопроса о партийной демократии некоторые ораторы без всякой связи с темой своего выступления приводили "факты" вредительства "троцкистов". Так, Евдокимов говорил, что "враги, засевшие в Ростовском горсовете", при строительстве школ сознательно не обеспечивали их противопожарным оборудованием. При этом, как заявлял Евдокимов, ссылаясь на показания "вредителей", они говорили: "Пусть учатся детишки, а через некоторое время мы им устроим такой костер, что все население Ростова будет проклинать советскую власть до самой смерти"[1].
Фантазия других ораторов не простиралась до столь зловещих примеров. Секретарь Свердловского обкома Кабаков смог рассказать лишь о том, что в день открытия съезда Советов в Свердловске возникли очереди за хлебом, поскольку "в органах Облвнуторга все руководство планированием, транспорт были захвачены врагами". Другой пример "вредительства в торговле", приведенный Кабаковым, выглядел еще . более анекдотично: "В одном магазине встретили такой факт - на обертку используют книги Зиновьева, в другом ларьке обертывают покупки докладом Томского (Смех). Мы проверили, и оказывается, такой литературы торгующие организации купили порядочное количество тонн. Кто может сказать, что эту литературу пользуют только для обертки?"[2]
Столь же фантастический характер носил пример "идеологического вредительства", приведенный Богушевским. Он сообщил, что после трансляции приговора по делу "антисоветского троцкистского центра" Минская радиостанция "передала концерт, включающий известную бе-мольную сонату Шопена, третью часть которой составляет "Марш фюнебр", т. е. знаменитый похоронный марш Шопенаи И сделано очень тонко: не просто траурный марш - это было бы слишком откровенно и легче было бы заметить по программе и предотвратить - а бемольная соната: не всякий знает, что в ней-то и содержится этот марш. Это, конечно, не случайность. Дело объясняется тем, что, оказывается, и там была определенная засоренность троцкистскими элементами и прочими совершенно негодными людьми"[3]. Столь высокая музыковедческая эрудированность и изощренность "троцкистских элементов", по словам Богушевского, служила тому, чтобы выразить скорбь по поводу расстрела подсудимых.
Естественно, что для оглушения членов пленума и всего населения страны размахом и тяжкими последствиями "вредительства" требовались более внушительные "факты". Ими был заполнен доклад Молотова, открывший обсуждение третьего пункта повестки дня. Этот доклад был немедленно опубликован в "Правде" и "Большевике" и затем выпущен отдельным изданием в количестве более полутора миллионов экземпляров.
Для характеристики огромных масштабов, которые приобрело вредительство, Молотов обильно цитировал показания лиц, возглавлявших крупнейшие предприятия и стройки. В этих показаниях описывался широкий диапазон вредительских актов: от задержки проектирования и замедления темпов строительства до порчи механизмов, организации аварий, взрывов, отравления газом рабочих и т. д. Все неувязки и просчеты, связанные с форсированной индустриализацией, - вплоть до тяжелых бытовых условий рабочих (якобы создаваемых "вредителями" сознательно, с целью вызвать массовое недовольство) и до очковтирательства при организации стахановского движения ("приписки отдельным рабочим такой работы, которую они фактически не проводили", чтобы "посеять раздор между стахановцами и не стахановцами"[4]), в докладе объяснялись происками "вредителей".
Напомнив о "вредительских" процессах конца 20-х - начала 30-х годов над беспартийными специалистами, Молотов недвусмысленно указал, по кому сейчас должен быть нанесен главный удар. Отмечая, что руководители предприятий "почти сплошь уже теперь коммунисты", он подчеркивал, что "особенность разоблаченного ныне вредительства заключается в том, что здесьи использован был партбилет для того, чтобы организовывать вредительские дела в нашем государственном аппарате, в нашей промышленности"[5].
Заявив, что "последние факты раскрывают нам участие не только троцкистов, но и бухаринцев в организации вредительских актов", Молотов процитировал показания одного из "бухаринцев", который на вопрос: "Информировали ли вы всесоюзный центр контрреволюционной организации правых о вашей подрывной деятельности?" ответил следующим образом: "Да, я информировал члена центра Углановаи Я припоминаю, как в одну из наших встреч на его квартире Угланов с удовольствием сказал: "Молодец, Вася, ты здорово развернулся" (Постышев. Да, Вася. Голос с места. Сволочи какие, а!)"[6].
С особым раздражением Молотов говорил о работе комиссий, созданных Орджоникидзе для проверки фактов вредительства на предприятиях Наркомтяжпрома. При этом он уделил главное внимание итоговой записке комиссии Гинзбурга-Павлуновского, которую Поскребышев на следующий день после похорон Орджоникидзе потребовал прислать Сталину. В этой связи примечателен следующий факт: узнав о намерении Гинзбурга передать Сталину записку без поправок о "вредительстве", М. М. Каганович - в то время один из руководящих работников Наркомтяжпрома, сказал Гинзбургу, что в таком случае ему "надо подготовить маленький чемоданчик" (имея в виду возможность его ареста) и прибавил к этому: "Вы не младенец и знаете, что творится в стране"[7].
В докладе Молотова работа комиссии Гинзбурга-Павлуновского расценивалась как "показатель того, что мы туго перестраиваемся; это показатель неумения развить зоркость, бдительность, неумения развить проникновение во все ходы врага". Молотов указывал, что в течение ряда лет во главе Уралвагонстроя стоял "активнейший вредитель Марьясин, который потом признался во всех этих делах, и в течение длительного периода секретарем партийного комитета на Уралвагонстрое был вредитель троцкист Шалико Окуджава. Это была сбитая группа. Явно, что они сделали немало вредительских актов против нашего государства. Но как понять в свете всего этого такой факт, что уже в феврале месяце этого года по поручению Наркомтяжпрома выезжала комиссия для проверки вредительских дел на Уралвагонстрой, котораяи констатирует: "Вредительская работа на стройке не получила большого развитияи" (Голоса с мест: Не получила? Чепуха. Не получила?)и И они указывают, почему они приходят к этому выводу. Но пока они ездили в феврале месяце туда, Марьясин тут дал новые показания, более конкретные, и они не совпадают с этими выводами. Как же тут понять?и Нельзя ли, товарищи из Наркомтяжпрома, еще раз проверить и Марьясина, и комиссию, которая ездила на место?[8*] (Голоса с мест. Правильно!)"[9]. Этот пассаж молотовского доклада служил недвусмысленным предупреждением партийным и хозяйственным руководителям о недопустимости ставить под малейшее сомнение правдивость самооговоров, полученных в застенках НКВД.
Еще более откровенно и цинично эта мысль была выражена в опубликованном тексте доклада, где говорилось: "Политическая близорукость комиссии совершенно очевиднаи Достаточно сказать, что эта комиссия не привела ни одного факта вредительства на стройке. Получается, что матерый вредитель Марьясин вместе с другим вредителем, Окуджавой, сами на себя наклеветали"[10].
Комментируя данное место доклада Молотова, Троцкий писал: "Читая, не веришь глазам! Эти люди утратили не только стыд, но и осторожностьи Доследование "фактов вредительства" понадобилось, очевидно, потому, что общественное мнение не верило ни обвинениям, выдвинутым ГПУ, ни исторгнутым им показаниям. Однако комиссия под руководством Павлуновского, бывшего долголетнего работника ГПУ, не обнаружила ни одного факта саботажа"[11].
История с Уралвагонстроем имела примечательное продолжение. После смерти Орджоникидзе на пост наркома тяжелой промышленности был назначен Межлаук, который вскоре был заменен Кагановичем. В поисках вредителей Каганович побывал и в Нижнем Тагиле. После осмотра построенного вагоностроительного завода он вышел в обнимку с его новым директором. В ту же ночь произошел третий по счету арест директора этого завода, а заодно и почти всех других руководящих работников завода и города[12]. Тем не менее, вернувшись в Москву, Каганович вызвал Гинзбурга и, избегая разговоров о вредительстве, рассказал, в каком великолепном состоянии он нашел Уралвагонзавод[13].
От изложения конкретных "фактов вредительства" Молотов переходил к опровержению бытовавших среди хозяйственных руководителей "рассуждений и разговоров, что вредительство сильно раздуто". Подчеркивая, что "такое рассуждение, конечно, является грубой ошибкой, ошибкой политической близорукости", Молотов призвал "вовремя смотреть за врагом и вовремя ему наносить удары, отрывая руки, а когда нужно, и вырывая с корнем, уничтожая врага"[14].
В заключение доклада Молотов выразил уверенность, что "выкорчевывание вредителей, диверсантов и шпионов и прочей мерзости из промышленности и всего нашего государственного аппарата" позволит в течение "ближайших нескольких лет" "догнать и перегнать передовые по технике капиталистические страны"[15].
Вслед за Молотовым с докладом выступил Каганович, ошеломивший участников пленума данными о размахе вредительства на железнодорожном транспорте. Он сообщил, что Турксиб и другие железные дороги были "построены вредительски", что все журналы "по паровозам, по вагонам, по связи и т. д." и все кафедры вузов, находившихся в ведении НКПС, были в руках вредителей, что почти все докладчики на диспетчерской конференции, проведенной в 1934 году, "оказались вредителями и арестованы как японские шпионы и диверсанты". Не менее страшной была оглашенная Кагановичем статистика развернувшихся на транспорте репрессий. По его словам, только на 26 оборонных узлах было раскрыто 446 шпионов и "целый ряд других мерзавцев"[16].
Естественно, что эти данные наталкивали на вопрос: как мог сам Каганович, работавший с 1935 года наркомом путей сообщения, проглядеть такое количество вредителей и шпионов. В этой связи Каганович выдвинул целый ряд объяснений.
Во-первых, он каялся в том, что оказался "слишком доверчивым" и в качестве примера такой доверчивости указывал: он не обращал внимания на то, что один из работников его наркомата - "давнишний приятель Серебрякова и каждый раз, когда приезжал в Москву, обязательно ходил к Серебрякову". Приведя несколько других аналогичных фактов, Каганович заявил: "Единственное мое тут утешение - что я не один, а многие из вас в таком же положении (Шум, движение в зале), но это утешение малоприятное и я думаю, каждый из вас мог рассказать о таких же примерах и безобразиях"[17].
Во-вторых, одну из причин обильной "засоренности" наркомата врагами Каганович усматривал в том, что в 1921 году транспортом руководил Троцкий.
В-третьих, Каганович привел многочисленные цифры, свидетельствовавшие, что со времени своего прихода на транспорт он вел неусыпную работу по "выкорчевыванию" троцкистов, прежде всего из числа руководящих работников наркомата. В этой связи он сообщил: на 1 января 1935 года из 177 начальников управлений наркомата 36 в прошлом участвовали в оппозиционных группировках; спустя два года среди 251 начальника управлений (за это время аппарат НКПС успел сильно разрастись) осталось лишь 6 бывших оппозиционеров. Из 99 руководящих работников, снятых в 1935-1936 годах со своих постов, 36 были арестованы, причем 22 были уволены до ареста. В свою очередь среди арестованных, демонстрировал свою "логику" Каганович, "3 чел. числятся по анкете бывшими троцкистами, остальные не числятся бывшими троцкистами, значит, скрывали"[18].
Каганович сообщил, что еще в январе 1936 года он издал приказ, объявлявший главной причиной крушений на транспорте подрывную и диверсионную работу классовых врагов. В этом приказе выдвигалось требование "в месячный срок удалить всех лиц, способных на диверсию (курсив мой - В. Р.)[19]. Во исполнение этого приказа было вычищено несколько тысяч человек. В аппарате политотделов, действовавших на железнодорожном транспорте, было "разоблачено" 229, в аппарате НКПС - 109 троцкистов[20].
В-четвертых, Каганович приводил примеры собственной бдительности по отношению к своим ближайшим помощникам. Он рассказал, что "очень много раз в присутствии ряда людей подозрительно поглядывал" на своего заместителя Лившица и "в порядке окончательного уже выкорчевывания остатков троцкизма" говорил ему: "Чего вы ходите такой мрачный, что это с вами?и у вас остатки троцкизмаи у вас еще троцкизм остался"[21].
Относительно другого расстрелянного работника - Князева Каганович сообщил: случайно узнав, что некий "харбинец с КВЖД" работает с Князевым и даже живет в его квартире (все бывшие работники Китайско-Восточной железной дороги, проданной в 1935 году советским правительством Манчжурии, были взяты под подозрение как "японские шпионы"), он, Каганович, позвонил в НКВД и попросил организовать слежку за Князевым[22].
Каганович рассказывал и о том, какие специфические методы он использовал для мобилизации своего аппарата на борьбу с вредительством. Так, он "устроил нечто вроде военной игры", предложив специалистам наркомата "изобразить себя врагами" и указать, "как можно зашить станцию, как можно сорвать график"[23]. Каганович вспомнил и об опыте своей работы в 20-е годы заведующим распредотделом ЦК, когда "мы уделяли каждому человеку час, полтора, сидели, слушали про дедушку, про бабушку, но зато мы узнавали человека"[24].
Наконец, Каганович не упустил случая упомянуть о показаниях арестованных, сообщавших, как "железный нарком" препятствовал попыткам вредительства. Так, он процитировал показания Серебрякова о том, что Каганович разоблачил "теорию предела", которой прикрывала наша организация свою вредительскую работу"[25].
В своем докладе Каганович многократно упоминал о "проницательности" Сталина в выявлении "врагов". Он рассказал, что "тов. Сталин, наблюдая за Шермегорном, который работал по строительству, за его выступлениями на транспортной комиссии, не раз нам говорил: "Плохой человек, враждебный человек". Я не помню, называл ли он его прямым вредителем, но, во всяком случае он прямым образом на него указывал"[26].
Каганович заявлял: Сталин "пророчески предупреждал", что "троцкисты, правые, право-леваки и все другие оппортунистические элементы, которые к ним примыкали, - должны неизбежно скатиться, в большинстве своем, в лагерь империализма. Мы видим сейчас, что они скатились в лагерь фашизма". Еще одно "предвидение", высказанное Сталиным в 1933 году, сводилось к тому, что "вредительство в колхозах и саботаж хлебозаготовок сыграют в конце концов такую же благодетельную роль в деле организации новых большевистских кадров в колхозах и совхозах, какую сыграл Шахтинский процесс в области промышленности". Процитировав эти слова, Каганович заявил, что столь же "благодетельную роль" сыграют и нынешние расправы над "вредителями"[27].
Утверждая, что простои, нарушения расписания, опоздания поездов, занижение норм пробега и, разумеется, крушения - все это дело рук диверсантов и шпионов, Каганович привел в пример одно из крушений, виновные в котором были осуждены за халатность. Заявив, что это дело сейчас пересматривается по его просьбе в целях переквалификации вины обвиняемых на "вредительскую", Каганович подчеркнул, что "конечно, мы не можем всех (виновников крушений - В. Р.) объявить вредителями, но фактически это вредительские акты"[28].
С удовлетворением объявив, что "часть этих мерзавцев, вредителей расстреляна", Каганович сообщил, что крушения тем не менее не прекращаются. Он утверждал, что недавнее крушение пассажирского поезда, повлекшее десятки жертв, по замыслу его организаторов, "должно было стать известно широким слоям и понято, как ответ троцкистов, оставшихся действовать в подполье". В подтверждение он процитировал показания одного из арестованных: "Я в душе был рад, что отомстил большевикам за процесс антисоветского троцкистского центра"[29].
Понимая, что начавшийся разгул репрессий на транспорте может вызвать массовое бегство работников из этой отрасли, Каганович предложил распространить на транспорт милитаризованный порядок, действовавший на оборонных заводах: лишение рабочих паспортов с тем, чтобы они не могли переходить не другие предприятия.
Прения по докладам отразили растерянность многих участников пленума, не представлявших, как конкретно им следует "отчитываться" о борьбе с вредительством в их ведомствах. В их выступлениях речь шла преимущественно о бюрократизме, бесхозяйственности, очковтирательстве, мелочной регламентации, волюнтаризме в планировании и других недостатках управления экономикой.
Вклад в нагнетание психоза по поводу вредительства внесли лишь выступления Саркисова и Багирова. Утверждая, что вредители в Донбассе "выбрали себе очень хитрую тактику", Саркисов цитировал направленное в Наркомтяжпром письмо четырех директоров коксохимических заводов об обнаруженных ими вопиющих недостатках, допущенных при строительстве этих заводов. Это письмо Саркисов объявил составленным "мерзавцами-троцкистамии для страховки и маскировки"[30].
Багиров сообщил, что ранее взрывы на нефтяных промыслах считались следствием халатности, а "теперь сами арестованные показывают, что это была не халатность и упущение, а было сделано сознательно". С особым удовлетворением Багиров рассказал, что "мы арестовали, в частности, Гинзбурга, друга сына Троцкого Седова, которого этот Гинзбург рекомендовал в партию"[31].
Выходя за рамки обсуждавшейся темы, Багиров поспешил сообщить, что в Азербайджане "троцкистско-зиновьевская периферия заключила блок с контрреволюционными националистическими элементами и через них с мусаватистами". Этот блок, по его словам, занимался организацией повстанческих групп в сельских районах и установил тесную связь с националистами из других "мусульманских" республик для подготовки отделения этих республик от СССР и образования "мощного тюрко-татарского государства под руководством Турции". Наряду с этим, националистические элементы, как следовало из выступления Багирова, не чурались и более мелких вредительских дел, например, создания "путаницы в области орфографии и терминологии тюркского языка". Багиров специально подчеркивал, что к "матерым контрреволюционным националистам" в большинстве своем относились люди, находившиеся с 1920 года на ответственных партийных и советских постах[32].
Для того, чтобы стимулировать подобную направленность всех остальных выступлений, Сталин и Молотов репликами одергивали ораторов, не проявивших должной рьяности в сообщениях о вредительстве в своих ведомствах и регионах. В этом отношении характерна их реакция на выступление наркома водного транспорта Пахомова. Хотя в начале своего выступления Пахомов назвал много имен арестованных руководителей пароходств и заявил, что арестовано более 50 работников такого уровня, Сталин бросил реплику: "Маловато что-то". На это под "смех всего зала" Пахомов ответил: "Тов. Сталин, я вам сказал, что это только начало"[33].
Подхлестываемый далее молотовскими репликами типа "Вы хотели отделаться мелочами", Пахомов заявил: "Мы должны работать по-новому, а для этого мы должны прежде всего раскрыть всех вредителей. Как их можно раскрыть? Если этот факт взять и по-настоящему рассмотреть, по-новому рассмотреть, почему это случилось, то мы дороемся и выявим еще одного-двух сволочей, уверяю вас. А как только двух-трех сволочей поймаем, эти две-три сволочи дадут еще двух-трех сволочей (смех)". Однако, и это заявление не удовлетворило кремлевских вождей. В конце речи Пахомова Молотов задал ему вопрос: "Сам наркомат нашел хотя бы одного вредителя?" На это нарком ответил, что несколько руководителей пароходств до их ареста были сняты им с работы. После этого заявления наркома произошел следующий обмен репликами между ним и членами Политбюро:
Молотов: Вы их только снимали, но Наркомат не выяснил в чем тут дело.
Пахомов: Я вам, Вячеслав Михайлович, то, что было в материалах, сказал, больше фактов нет, выдумывать я не могу.
Косиор: Значит, нет вредительства?[34]
Перелом в обсуждение вопроса о вредительстве призвано было внести выступление Ежова, сопровождавшееся поощрительными репликами Сталина. В начале своей речи Ежов выразил резкое недовольство выступлениями руководителей ведомств, которые "до конца не поняли ни смысла, ни постановки этого вопроса (Межлаук. Правильно, правильно)". Далее Ежов дал ясно понять, в каком отношении находится он сам и его наркомат ко всем другим наркомам и наркоматам. "В резолюции отмечен этот факт о том, что вредительство не только не вскрывали и не только не проявляли инициативу в этом деле, - заявил он, - а в ряде случаев тормозилии (Сталин. Правильно. Там мягко сказано). Да, т. Сталин, там мягко сказано. И я должен сказать, что яи еще не знаю ни одного факта, когда бы по своей инициативе позвонили и сказали: "Тов. Ежов, что-то подозрителен этот человек, что-то неблагополучно в .нем, займитесь этим человеком"и (Постышев. А когда займешься, то людей не давали). Да. Чаще всего, когда ставишь вопрос об арестах, люди, наоборот, защищают этих людей (Постышев. Правильно)"[35]. Таким образом, Ежов упоминал о фактах сопротивления хозяйственных руководителей высшего ранга репрессиям и тем более - об их нежелании самим "давать" вредителей из числа своих подчиненных.
Исходя из этого, Ежов разразился грубой бранью в адрес наркомов. Он заявил, что не только не получил от них ни одного доноса, но в ответ на его требования санкционировать аресты подчиненных им лиц они часто говорили: "А что же я буду делать дальше, план я должен выполнять, это у меня - главный инженер или начальник цеха, что я буду делать?" "Я обычно отвечаю, - продолжал Ежов, - скажи спасибо, сволочь, что мы берем этого человека, скажи спасибо что вредителя берем. Грош тебе цена, если ты защищаешь человека, который вредит. На него достаточно материалов, чтобы его арестовать".
Ежов возмущался тем, что хозяйственные руководители рассматривают борьбу с вредительством как "какую-то полосу модных настроений" и говорят: "вскрыли вредительство и теперь везде и всюду видят вредителей, мешают нам работать, мешают нам выполнять план". По этому поводу он заявил, что "в условиях нашего советского строя" вредитель "может нам вредить только небольшими делами, там, где он уже уверен, что никак он не будет разоблачен. (Сталин. И будет копить силы к моменту войны, когда он навредит по-настоящему)".
Ежов разрушил иллюзии о том, что обсуждение должно коснуться только двух наркоматов, названных в повестке дня. Он сообщил, что за последние месяцы "по НКПС прошло 130 дел, причем у нас еще много впереди дел, по Наркомлегпрому 141 человек, присужденных на разные сроки, в том числе и к расстрелуи по Наркомпросу - 228 человек (Голос с места. Ого! Это я понимаю)". На основании этого Ежов делал вывод, что "задето (вредительством - В. Р.) не только ведомство Наркомтяжпрома, задет не только НКПС, но не в меньшей мере задеты и все остальные наркоматы. Поэтому думать, что эти ведомства, поскольку их доклад не поставлен, просто проскочили, не выйдет из этого!". Если наркомы не сумеют развернуть борьбу с вредительством, продолжал угрожать Ежов, "ЦК найдет достаточно силы для того, чтобы таких людей кое-чему поучить, если только они не безнадежны к учебе"[36].
Речь Ежова полностью рассеяла иллюзии некоторых наркомов и в том, что индульгенцией для них может явиться успешное выполнение и перевыполнение их отраслями хозяйственных планов (промышленность СССР в 1935 и 1936 годах развивалась темпами, намного превышавшими темпы роста в любой из предшествовавших десяти лет). Ежов заявил, что "все наши планы, по существу говоря, занижены. Чего же думать о перевыполнении заниженного плана (Сталин. Правильно)".
Конкретный разговор о ведомствах Ежов начал с Госбанка, где "вскрыта довольно мощная троцкистская организация численностью до 20 человек (Голоса с мест: Здорово! Ого!)". Эта организация, по словам Ежова, расхищала государственные средства для финансирования подпольного троцкистского центра и создавала валютные фонды за границей, например, "на тот случай, ежели Зиновьеву и Каменеву удалось бы удрать за границу". Такие же хищения, утверждал Ежов, производились в местных организациях Госбанка, причем похищенные средства тратились не только на "троцкистскую работу", но и на личные нужды: строительство себе дач, домов и т. д.[37].
Здесь мы сталкиваемся еще с одной амальгамой, практиковавшейся "органами". Вопреки бытующим представлениям, что в период сталинизма коррупция не получила широкого развития, многие бюрократы 30-х годов отнюдь не чурались экономических преступлений. Это давало возможность "органам" давить на уличенных в растратах, казнокрадстве и т. д., чтобы добиться от них признаний в причастности к троцкистским вредительским организациям. Раскрывая эту нехитрую механику, Троцкий писал: "Наиболее многочисленный человеческий материал для судебных амальгам доставляет, пожалуй, широкий слой плохих администраторов, действительных или мнимых виновников хозяйственных неудач, наконец, чиновников, неосторожных в обращении с общественными деньгами. Граница между легальным и нелегальным в СССР крайне туманна. Наряду с официальным жалованьем существуют бесчисленные неофициальные и полулегальные подачки. В нормальные времена такие операции проходят безнаказанно. Но ГПУ имеет возможность в любой момент предоставить своей жертве на выбор: погибнуть в качестве простого растратчика и вора или попытаться спастись в качестве мнимого оппозиционера, увлеченного Троцким на путь государственной измены"[38].
Когда Ежов заявил, что может "по каждому ведомству кое-что рассказать", состоялся следующий обмен репликами между ним и залом:
Голоса с мест. Расскажи, полезно.
Молотов. По Наркомлегпромуи
Ежови мы только сейчас, по существу говоря, начинаем разворачивать дело по Наркомлегпрому, хотя по этому ведомству у нас осуждено довольно значительное количество - 141 человек из активных вредителей и диверсантов, из которых довольно значительная группа расстреляна по постановлению судаи. Но у нас есть основания полагать, что мы тут нападем на очень крупную организацию шпионско-диверсионную, которая из года в год проводила работу в аппарате Наркомлегпрома[39].
Во время следующих выступлений наркомов Молотов и Каганович перебивали их грубыми репликами, призванными подчеркнуть: ораторы не уделяют внимания главной задаче, которая ставилась теперь перед всеми хозяйственными руководителями: самостоятельному поиску вредителей в своих ведомствах. В этом плане показателен диалог, развернувшийся между Молотовым и наркомом легкой промышленности Любимовым:
Молотов. Кого-нибудь из вредителей наркомат разоблачил или нет? Были такие случаи, чтобы сам наркомат кого-нибудь разоблачил или нет?
Голос с места. Он не подготовился к этому случаю.
Молотов. Но все-таки?
Любимови я не могу назвать случая, чтобы наш аппарат открыл вредительство.
Молотов. Это большой недостаток[40].
Подобно тому, как Каганович восхищался проницательностью Сталина, Любимов выразил свое восхищение проницательностью Кагановича: "Лазарь Моисеевич очень красочно говорил: посмотришь в глаза и чувствуешь, что чужой человек, огонька нет, души нет в работе". Однако это не спасло оратора от наскоков со стороны "железного наркома". Когда Любимов заявил, что в его наркомате имеются "головотяпы, которыми, вероятно, руководили низовые вредители", Каганович тут же откликнулся репликой: "Нет, это не низовые вредители, вы на стрелочниках не выезжайте"[41].
В роли загнанного в угол школьника оказался и нарком совхозов Калманович, конец выступления которого превратился в дотошный и пристрастный допрос.
Калманович: Я думаю, что я не делаю ошибку, если сейчас говорю о тех крупных прорывах, которые у нас были и на которые нам надо обратить внимание.
Молотов. Забываете главное.
Каганович. иЗдесь же не обсуждается вопрос о вашей деятельности, о недостатках этой деятельности, а о вредительстве, которое у вас было, вы ни одного факта не приводите и ставите себя в неловкое положениеи
Калманович. Раскрыл ли я хоть одного вредителя? Ни одного (Сдержанный смех - так зафиксировано в стенограмме. - В. Р.).
Шкирятов. Потому что ты не знал.
Калманович. Потому что я не предполагал, что может быть это вредительство. Я считал, что это плохая работа. Вот в чем моя вина, вот в чем моя ошибка[42].
Единственным из наркомов, которого не перебивали репликами, оказался Микоян. Успех его выступления был обусловлен не только тем, что участники пленума, включая дирижирующих его ходом вождей, отлично понимали разницу между "рядовым" членом ЦК и членом Политбюро, непосредственно приближенным к Сталину. Сам Микоян отчетливо сознавал, что Сталин хочет от него услышать. Поэтому он открыл свое выступление ритуальным покаянием в упущениях по части поиска вредителей в своем наркомате: "Вопрос о диверсии, вредительстве и шпионаже японо-немецких троцкистских агентов, - говорил он, - ибольше всего касается именно пищевой промышленности, потому что в пищевой промышленности есть больше возможности навредить государству. Вот почему мы, работники пищевой промышленности, сейчас дрожим, что, может быть, у нас завтра могут проявиться акты вредительства и диверсии, потому что никакое благополучие предыдущее не гарантирует от неожиданных диверсионных актов в любой деньи мы имеем мало открытых фактов вредительства, но это ни в коем случае не может нас успокаивать, это говорит только о том, что маскировка более умелая и поиски наши недостаточно энергичные".
Микоян затронул самый щекотливый (для авторов версии о гигантских масштабах вредительства) вопрос, который не мог не возникнуть у любого мыслящего человека: почему в "стране победившего социализма" террор и вредительство приобрели масштабы, никогда не встречавшиеся в истории, а террористами и вредителями оказались лица, входившие в верхние эшелоны правящего слоя. "Я думал, - признавался Микоян, - ичто, если марксисты до революции были против террора против царя и самодержавия, как они могут, люди, прошедшие школу Маркса, быть за террор при большевиках, при советской власти? Если коммунисты всего мира, будучи врагами капитализма, не взрывают заводов, как может человек, прошедший школу марксизма, взорвать завод своей страны? Я должен сказать, что никак это в голову в мою не влезало. Но, видимо, приходится учиться".
Сама постановка столь опасных вопросов на пленуме требовала немалой смелости. Нужна была изощренная софистическая ловкость, присущая Микояну, чтобы дать нужный Сталину ответ на эти вопросы. В результате своей "учебы", продолжал Микоян, он пришел к постижению следующей истины: "Видимо, падение классового врага, троцкистов так низко, что мы и не предполагали, а именно, как предсказывал т. Сталин, который как будто вел нас за руку и говорил, что нет такой пакости, которой не могли бы совершить троцкисты и правые"[43].
Заслушивание третьего пункта повестки дня завершилось заключительным словом Молотова, который процитировал "очень густую" справку Наркомвнутдела с перечнем числа арестованных за последние пять месяцев. Таковых оказалось из числа работников наркомтяжпрома и наркомата оборонной промышленности 585 человек, НКПС - 137 (в том числе около десятка начальников дорог), наркомзема - 102, наркомпищепрома - 100 и т. д.
Молотов выразил недовольство выступлениями большинства наркомов, которые "не могут похвастаться тем, что они участвовали в разоблачении вредителей, а пленум говорит, что немало из них тормозили разоблачение вредительства".
Призывая "учитывать, что есть полезного и правильного в каждом сигнале" о вредительстве, Молотов добавил, что важными могут оказаться и сигналы "от наших врагов, от тех, кто не заслуживает доверия, от тех, кто делает эти сигналы с антисоветскими целями"[44].
В выступлении Молотова содержалось упоминание о том, что во многих отраслях итоги работы за первые месяцы 1937 года оказались ниже результатов, достигнутых в соответствующем периоде 1936 года. Однако эти данные были приведены им лишь для того, чтобы предостеречь от утверждений, что этот спад вызван многочисленными арестами хозяйственников и инженеров.
Поведение участников пленума при обсуждении вопроса о вредительстве позволяет почувствовать ту внутреннюю, психологическую разорванность, которая характерна для людей в долговременных тупиковых, безнадежных ситуациях.
При знакомстве с соответствующими разделами стенограммы пленума возникает чрезвычайно противоречивая картина. Люди, которые руководят экономическим строительством и отвечают за его последствия, и "верят" и не верят во вредительство. Не верят, потому что хорошо информированы о действительном положении дел и знают, как никто другой, что большинство аварий, катастроф, срывов - это результат спешки, халатности, некомпетентности. Верят, т. е. заставляют себя верить или делают вид, что верят, потому что лучше других знают: в условиях индустриальной гонки избежать прорывов и катастроф невозможно, и, следовательно, кому-то за все это придется непременно отвечать.
Как могло показаться на первый взгляд, Сталин бросил им спасательный круг - возможность свалить собственные просчеты на вредительство своих подчиненных, руководителей второго эшелона. В начале этой кампании они считали, что смогут выйти невредимыми из опасной ситуации, "сдав" лишь неугодных или вообще увильнув от такой сдачи, как некоторые уже пробовали. Но они недооценили неумолимую логику тоталитарной власти, уничтожающей ее собственных носителей, не способных к беспощадному зверству и откровенным подлогам.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Вопросы истории. 1993. # 7. С. 9.<<
[2] Вопросы истории. 1993. # 6. С. 28.<<
[3] Вопросы истории. 1993. # 5. С. 22.<<
[4] Вопросы истории. 1993. # 8. С. 6.<<
[5] Там же. С. 11.<<
[6] Вопросы истории. 1993. # 8. С. 12-13.<<
[7] Вопросы истории КПСС. 1991. # 3. С. 93-94.<<
[8*] Павлуновский был вскоре арестован и расстрелян. Гинзбург, доживший до наших дней, в своих воспоминаниях пишет, что для него остается загадкой, почему после этих слов Молотова он не только не был репрессирован, но даже был повышен в должности: назначен в 1937 году заместителем наркома тяжелой промышленности, а в 1939 году - наркомом строительства СССР (Вопросы истории КПСС. 1991. # 3. С. 45).<<
[9] Вопросы истории. 1993. # 8. С. 17-18.<<
[10] Молотов В. М. Уроки вредительства, диверсии и шпионажа яионо-немецко-троцкистских агентов. М., 1937. С. 31.<<
[11] Троцкий Л. Д. Преступления Сталина. С. 214.<<
[12] Вопросы истории КПСС. 1989. # 5. С. 99-100.<<
[13] Вопросы истории КПСС. 1991. # 3. С. 95.<<
[14] Вопросы истории. 1993. # 8. С. 11.<<
[15] Там же. С. 24-25.<<
[16] Вопросы истории. 1993. # 9. С. 6, 14.<<
[17] Там же. С. 24-26.<<
[18] Там же. С. 23.<<
[19] Исторический архив. 1993. # 5. С. 42.<<
[20] Вопросы истории. 1993. # 9. С. 27.<<
[21] Там же. С. 26.<<
[22] Там же. С. 23-24.<<
[23] Там же. С. 10.<<
[24] Там же. С. 27.<<
[25] Там же. С. 7.<<
[26] Там же. С. 12.<<
[27] Там же. С. 30, 31.<<
[28] Там же. С. 15, 17.<<
[29] Там же. С. 16.<<
[30] Вопросы истории. 1994. # 1. С. 17.<<
[31] Там же. С. 22, 24.<<
[32] Там же. С. 25-27.<<
[33] Вопросы истории. 1994. # 2. С. 15-16.<<
[34] Там же. С. 17-18.<<
[35] Там же. С. 19, 21.<<
[36] Там же. С. 21-22.<<
[37] Там же. С. 21-23.<<
[38] Троцкий Л. Д. Преступления Сталина. С. 70.<<
[39] Вопросы истории. 1994. # 2. С. 28.<<
[40] Вопросы истории. 1994. # 6. С. 11.<<
[41] Там же. С. 7, 10.<<
[42] Там же. С. 22-23.<<
[43] Там же. С. 14, 16-17.<<
[44] Вопросы истории. 1994. # 8. С. 18, 20.<<