|
|
|
На вечернем заседании 3 марта пленум перешел к рассмотрению последнего пункта повестки дня: "О политическом воспитании партийных кадров и мерах борьбы с троцкистскими и иными двурушниками парторганизаций". Об особой значимости этого вопроса свидетельствовало то, что с докладом по нему выступил сам Сталин.
Поскольку сталинский доклад был опубликован в переработанном виде и явился основным директивным документом, ориентирующим "кадры" в законах великой чистки, его содержание будет рассмотрено в следующей главе. Здесь же мы остановимся только на выступлениях в прениях, развивавших основные положения доклада.
Все выступавшие с энтузиазмом говорили о том исключительном впечатлении, которое произвел на них сталинский доклад. "Я, как и другие товарищи, просто восхищен докладом Сталина"[1], - заявлял секретарь Горьковского обкома Прамнэк. "Сталин бьет, бьет в одну точку и никак до мозгов, черт возьми, у нас не доходит на деле-то"[2], - каялся как бы от имени всех участников пленума Евдокимов.
Об испытанном ими облегчении после доклада Сталина говорили два недавно побитых секретаря. "После доклада т. Сталина, - заявлял Шеболдаев, - стало легче потому, что доклад показал те истинные, действительные размеры того, что угнетало меня очень крепко и, я думаю, угнетало не только меня, а угнетало и очень многихи Сейчас все стало совершенно ясным, и, кроме того, показано направление, по которому должна идти борьба с этим врагом, показан путь, средства, при помощи которых можно вылечиться от той болезни, которой, скажем, страдал я, и от которой выздоравливал не очень легко"[3]. Вторя Шеболдаеву, Постышев утверждал: "После доклада товарища Сталинаи легче стало как-тои потому что товарищ Сталин дал все-таки не отрицательную оценку и нам, наделавшим больше других секретарей ошибок"[4].
На выступлении Постышева имеет смысл остановиться особо, потому что фрагмент этого выступления был подан в докладе Хрущева на XX съезде как наиболее яркий пример испытываемых некоторыми участниками февральско-мартовского пленума сомнений "в правильности намечавшегося курса на массовые репрессии под предлогом борьбы с двурушниками"[5*]. Хрущев процитировал фрагмент о Карпове, который в речи Постышева выглядел следующим образом[6*]:"Я вот так рассуждаю: прошли все-таки такие крутые годы, такие повороты были, где люди ломались, или оставались на крепких ногах, или уходили к врагам - период индустриализации, период коллективизации, все-таки жестокая шла борьба партии с врагами в этот период. Я никак не предполагал, что возможно пережить все эти периоды, а потом пойти в лагерь врагов. А вот теперь выясняется, что он (Карпов - В. Р.) с 1934 года попал в лапы к врагам и стал врагом. Конечно, тут можно верить этому, можно и не верить. Я лично думаю, что страшно трудно после всех этих годов в 1934 г. пойти к врагам. Этому очень трудно веритсяи Я себе не представляю, как можно пройти тяжелые годы с партией, а потом, в 1934 г., пойти к троцкистам. Странно это". Этот представленный Хрущевым фрагмент постышевской речи выглядел так "смело" и убедительно, что после его зачтения на XX съезде возникло зафиксированное стенограммой "движение в зале"[7].
Однако в докладе Хрущева данный фрагмент был представлен в намеренно усеченном виде. В действительности эти рассуждения Постышева были прерваны (после отточия) репликой Молотова: "Трудно верить тому, что он только с 1934 г. стал врагом? Вероятно, он был им и раньше". Вслед за этим Постышев, упомянув еще раз о своих "сомнениях", присоединился к замечанию Молотова: "Какой-то червь у него был все это время. Когда этот червь у него появился - в 1926 ли, в 1924 ли, в 1930 г., это трудно сказать, но, очевидно, червь какой-то был"[8].
Несмотря на крайнее усердие Постышева на всем протяжении пленума, он оказался на пленуме одним из "мальчиков для битья", мишенью осуждения со стороны других ораторов. Правда, его обвиняли не в потворстве врагам, а в насаждении своего культа и связанного с ним подхалимства и угодничества. Тому были приведены серьезные доказательства. Мехлис сообщил, что лишь в одном номере киевской газеты фамилия Постышева называлась шестьдесят раз[9]. Более подробно эту тему затронул Кудрявцев, заменивший Постышева на посту секретаря Киевского обкома. Он говорил, что в Киевской парторганизации широко практиковались "парадность и шумиха, самовосхваления и телячьи восторгии многочисленные приветствия, бурные овации и все стоя встречают руководителя обкома. Обстановка шумихи вокруг т. Постышева зашла так далеко, что кое-где уже громкими голосами говорили о соратниках Постышева, ближайших, вернейших, лучших, преданнейших, а те, кто не дорос до соратников, именовали себя постышевцами". Кудрявцев рассказал и о том, как Постышев, желая зарекомендовать себя "другом детей", посылал от своего имени в другие республики дорогостоящие подарки детям, а "подхалимы представляли т. Постышева в виде доброго богатого дяди, который из рога изобилия осыпает детей подарунками (украинское слово - В. Р.): постышевскими елками, постышевскими комнатами, постышевскими игрушками, дворцами пионеров, детскими площадками и парками и т. д.".
Когда Кудрявцев упомянул, что "малые культы" процветали и в других городах Киевской области ("секретари Житомирской организациии ничего страшного не видели в том, что их большие и малые портреты развешивались по городу"), Молотов откликнулся иронической репликой по адресу украинских "вождей": "он (Кудрявцев) хорошо дополняет Косиора и Постышева"[10].
Развивая тему о "вождизме местных руководителей", Мехлис привел ряд выразительных примеров. Так, челябинская газета опубликовала рапорт, заканчивающийся словами: "Да здравствует руководитель челябинских большевиков т. Рындин!"[11]. Критика подобных фактов давала понять собравшимся: отныне славословия должны ограничиваться Сталиным и его "ближайшими соратниками".
Пытаясь определить различия между партийной и хозяйственной работой, ораторы противоречили самим себе и друг другу. Во всяком случае, было ясно, что партийные органы не должны отказываться от непосредственного вмешательства в хозяйственные дела. Противопоставление партийной и хозяйственной работы понадобилось для того, чтобы более четко определить главную задачу партийных органов: не ограничиваться "выкорчевыванием" "вредителей", т. е. работников промышленности и сельского хозяйства, а нацелить свои усилия на чистку самого партийного аппарата. "Партийная работа" трактовалась как обнаружение и "выкорчевывание" "троцкистов", даже если за ними никакой вины, кроме участия в оппозициях 20-х годов, не числилось. Именно так понял смысл "партийной работы" Хрущев, обещавший "озлобить и вздыбить (Московскую) партийную организациюи против троцкистов и зиновьевцев"[12].
Важнейшим аспектом "партийной работы", как следовало из выступлений, должно стать поощрение дополнительных реляций, которые широким потоком начали идти в партийные органы. Евдокимов с удовольствием сообщал, что сейчас в его крайком поступает "массаи заявлений о связи отдельных лиц с разоблаченными врагами"[13]. Переведенный месяц назад на пост секретаря Курского обкома Шеболдаев рапортовал о том, как он взялся на новом месте за эту работу: "Мы имеем в Курске ежедневно 100-150 заявлений ко мне, помимо аппарата, надо все прочитать, все разобрать, иначе мы будем опять зевать так же, как зевали раньше". В качестве показателей успеха в "разборе" поданных "сигналов", Шеболдаев привел данные, согласно которым в области уже арестовано семь членов бюро и четыре заведующих отделами обкома, 25 работников в одном только земельном управлении облисполкома[14].
О масштабах предстоящего погрома руководящих кадров говорил Андреев - на примере вырвавшегося вперед в этом отношении Азово-Черноморского края, куда он был послан два месяца назад для "разъяснения" постановления ЦК по местному крайкому. Докладывая о результатах этой поездки, Андреев заявил, что в крупных городах края (Ростов, Краснодар, Новороссийск, Таганрог, Новочеркасск, Сочи) почти все первые и вторые секретари горкомов, председатели и заместители председателей горсоветов "оказались троцкистами". Не удовольствовавшись этим, Андреев сообщил: "Есть данные о том, что еще мы будем иметь целый ряд доказательств о том, что почти везде сидели троцкисты"[15].
Большинству партийных секретарей, еще не имевших возможности похвастаться подобными "достижениями", оставалось лишь каяться в том, что они "проглядели уйму врагов"[16]. На этом фоне "удачно" выглядели лишь наиболее кровожадные сталинисты, приводившие примеры собственной "бдительности" и выдвигавшие предложения по части расширения масштабов террора. Так, Берия сообщил, что в прошлом году в Грузию вернулось из ссылки около полутора тысяч бывших членов "антисоветских партий"; "за исключением отдельных единиц, большинство из возвращающихся остаются врагами советской власти, являются врагами, которые организуют контрреволюционную вредительскую, шпионскую, диверсионную работу". Из этого Берия делал вывод о том, что "не следует возвращать политических ссыльных в места их прежнего жительства"[17].
Мехлис пояснил участникам пленума, как должна вести себя печать в развертывающейся кампании по "выкорчевыванию". Сообщив, что в нескольких номерах одной областной газеты было названо 56, а в другой - 68 "новых фамилий разоблаченных троцкистов", он заявил, что такое "сплошное помещение в газетах материалов о троцкистах создает ложное впечатление об удельном весе троцкистов в стране".
В речи Мехлиса указывалось, что при "разоблачении троцкистов" не следует приводить высказывания, за которые они были репрессированы. Он с возмущением говорил о том, что при обличении одного "троцкиста" "все, что он говорил о Троцком, вываливается в газету. А написано следующее, что Троцкий - заслуженный политический деятель, который много делал не только для СССР, но и для рабочих и крестьян всего мира. Троцкий имеет даже больше трудов, чем Ленин". Другим недопустимым фактом Мехлис назвал случай, когда "в ростовском институте Шаповалов высказывался о том, что в партии нужна свобода группировок, а весь коллектив не разоблачил Шаповалова".
Наконец, Мехлис заявил, что "троцкисты пользуются такими приемами, которые позволяют нашим редакторам или простачкам газетным и партийным говорить об описках или опечатках". В качестве примеров он привел многочисленные факты из практики районных, заводских и совхозных газет, когда неудачный монтаж газетных материалов мог вызвать у читателей нежелательные ассоциации: в одной газете под заголовком "Злейшие враги народа" был помещен портрет Сталина; в другой - под подборкой "Расстрелять всю банду наемных убийц" красовалась фотография Ежова. Мехлис заявил, что за подобные проявления "идеологического вредительства" следует беспощадно карать работников печати[18].
Обсуждение последнего вопроса повестки дня завершилось заключительной речью Сталина, после чего было объявлено о закрытии пленума.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Вопросы истории. 1995. # 4. С. 7.<<
[2] Там же. С. 13.<<
[3] Там же. С. 14.<<
[4] Вопросы истории. 1995. # 5-6. С. 3.<<
[5*] Хрущев заявлял, что такие сомнения высказывались на пленуме "в выступлениях ряда членов ЦК". Увы, при самом тщательном изучении материалов пленума выражения таких сомнений ни в одном выступлении обнаружить не удалось.<<
[6*] В докладе Хрущева этот фрагмент был изложен в несколько иной редакции, не отличавшейся, однако, по сути, от текста в опубликованной стенограмме пленума.<<
[7] Реабилитация. С. 34; Вопросы истории. 1995. # 5-6. С. 4.<<
[8] Вопросы истории. 1995. # 5-6. С. 4.<<
[9] Вопросы истории. 1995. # 7. С. 12.<<
[10] Там же. С. 19.<<
[11] Там же. С. 12.<<
[12] Вопросы истории. 1995. # 8. С. 22.<<
[13] Вопросы истории. 1995. # 4. С. 9.<<
[14] Там же. С. 16-17.<<
[15] Вопросы истории. 1995. # 8. С. 3-4.<<
[16] Вопросы истории. 1995. # 7. С. 22.<<
[17] Вопросы истории. 1995. # 5-6. С. 10-11.<<
[18] Вопросы истории. 1995. # 7. С. 11-13.<<