|
|
|
В первые годы революции большевикам казалось, что в России, славившейся в недалеком прошлом еврейскими погромами и открытой деятельностью многочисленных черносотенных организаций, еврейский вопрос навсегда и безраздельно решен. Им представлялась абсурдной сама мысль о том, что при выдвижении людей на руководящие посты следует обращать внимание на их национальность и устанавливать в этой связи какие-то "процентные нормы". Ленин считал "пунктиком" Троцкого мнение последнего о том, что в первом правительстве молодой Советской республики не должно быть ни одного еврея[1].
Белогвардейская пропаганда усиленно играла на том обстоятельстве, что на руководящих постах в администрации, хозяйстве и армии оказалось немало евреев, как, впрочем, и других "инородцев" - представителей малых национальностей, угнетавшихся при царизме и поэтому принимавших активное участие в революционной борьбе. Этому противостояла большевистская пропаганда, убеждавшая трудящихся, что им следует видеть врагов не в других нациях, а в других, угнетательских классах, которые натравливают русский народ на евреев и иных "инородцев".
Среди большевистских руководителей, пожалуй, только Троцкий считал, что микробы антисемитизма, как и вообще глубоко укоренившиеся в массах национальные предрассудки и предубеждения, не могут быстро и бесследно исчезнуть со сменой общественного и государственного строя, что они будут на протяжении длительного времени сохраняться в сознании отсталой части населения. Это подтвердилось в период легальной борьбы с оппозицией, когда Сталин и его приспешники стали эксплуатировать антисемитизм для дискредитации Троцкого, Зиновьева, Каменева, равно как и рядовых оппозиционеров-евреев. Если официальные агитаторы проводили эту линию в закамуфлированной форме, то на массовых собраниях, где шли дискуссии с оппозицией, зачастую прорывались откровенно антисемитские настроения. В Бюллетенях, нелегально издаваемых левой оппозицией в 1927-1928 годах - своего рода тогдашнем Самиздате, - можно найти десятки упоминаний об антисемитских выходках по отношению к оппозиционерам.
В своих воспоминаниях С. Аллилуева четко указывала на связь, существовавшую между борьбой с левой оппозицией и возрождением антисемитизма. "В Советском Союзе лишь в первое десятилетие после революции антисемитизм был забыт, - писала она. - Но с высылкой Троцкого, с уничтожением в годы "чисток" старых партийцев, многие из которых были евреями, антисемитизм возродился "на новой основе", прежде всего в партии. Отец во многом не только поддерживал его, но и насаждал сам. В Советской России, где антисемитизм имел давние корни в мещанстве и бюрократии, он распространялся вширь и вглубь с быстротой чумы"[2]. Возвращаясь к этой теме, Аллилуева писала, что после ознакомления с "Политической биографией Сталина", написанной Дойчером, для нее "стала очевидной огромная роль, которую играл Троцкий в партии и в революции; а так как я хорошо знала характер отца, мне стал, наконец, ясен источник его антисемитизма. Безусловно, он был вызван долголетней борьбой с Троцким и его сторонниками, и превратился постепенно из политической ненависти в расовое чувство ко всем евреям без исключения"[3].
В 1938 году Троцкий писал: "Трудно найти в истории пример реакции, которая не была бы окрашена антисемитизмом. Этот своеобразный исторический закон полностью подтверждается ныне в Советском Союзеи Да и может ли быть иначе? Бюрократический централизм немыслим без шовинизма, а антисемитизм всегда являлся для шовинизма линией наименьшего сопротивления". В этой связи Троцкий ссылался на американского журналиста Юджина Лайонса, проведшего долгие годы в Москве, в книге которого показывалось, "как бюрократия систематически, хотя и в прикрытой форме, эксплуатировала антисемитские предрассудки для упрочения своего господства"[4].
Конечно, очищающее влияние идей Октябрьской революции было настолько велико, что подспудно внедряемый антисемитизм долгие годы не находил прибежища в массах. Н. Я. Мандельштам вспоминала, что в конце 30-х годов, когда ей приходилось работать на фабрике и снимать комнаты у "простых людей", она не встречала в рабочей среде и тени антисемитских настроений. "Я никогда не скрывала того, что я еврейка, - рассказывала она, - а во всех этих семьях - рабочих, колхозников, мельчайших служащих, - ко мне относились, как к родной, и я не слышала ничего похожего на то, чем запахло в высших учебных заведениях в послевоенный период, а, кстати, пахнет и сейчас. Самое страшное - это полуобразование, и в полуобразованной среде всегда найдется почва для фашизации, для низших форм национализма и вообще для ненависти ко всякой интеллигенции"[5].
В 30-е годы не действовали, как в 40-е и последующие годы, ограничения в отношении приема евреев в вузы, в научные и художественные учреждения и т. д. Однако среди выдвинувшихся в 1937-1938 годах новых партийно-советских кадров число евреев исчислялось единицами, в лучшем случае десятками (неизвестно, имелись ли тогда на этот счет какие-либо специальные инструкции, но общее недоверие к "инородцам", возникшее в годы великой чистки, оказывало несомненное влияние на этот процесс). Вместе с тем среди "новобранцев 1937 года" превалировали представители "полуобразованной среды" - носители антисемитских настроений.
О том, как в конце 30-х годов антисемитизм насаждался сверху, существует немало мемуарных свидетельств. Так, литературный критик Б. Рунин вспоминал, что в 1939 году он обратил внимание на "любопытную метаморфозу", произошедшую в редакции "Правды". В середине 30-х годов "бросалось в глаза обилие еврейских фамилий на дверях правдинских кабинетов. Теперь их было куда меньше, и новые таблички красноречиво возвещали либо о произошедших за это время людских заменах, либо о том, что тот или иной обитатель правдинской кельи почел за благо взять себе псевдоним. Это было знамение времени"[6].
Эту же тенденцию, усилившуюся "во время нашего кратковременного романа с гитлеровской Германией", описывала и журналистка Р. Лерт. "Именно тогда, - вспоминала она, - из "Правды" и "Известий" стали исчезать фамилии известных международников-журналистов, иностранных корреспондентов Иерухимовича, Гутнера и других - и вместо них появились псевдонимы И. Ермашов, Б. Гутнов и прочие".
Лерт рассказывала и о более серьезных проявлениях антисемитизма, наблюдавшихся в кадровой политике. Так, во время обсуждения кандидатуры девушки с еврейской фамилией, выдвигаемой на пост секретаря МК ВЛКСМ, "некто" поморщился и сказал: "Неужели в Москве нельзя найти подходящую русскую комсомолку?"[7].
О том, что подобные тенденции получили более широкое распространение во время войны, свидетельствуют яркие страницы романа В. Гроссмана "Жизнь и судьба", а также обнародованные ныне секретные документы из архива ЦК КПСС. Так, в самые тяжелые дни отступления советских войск летом 1942 года начальник Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Александров направил секретарям ЦК докладную записку, в которой писал, что "в течение ряда лет во всех отраслях искусства извращалась национальная политика партии". Эти ".извращения" Александров усматривал в том, что "в управлении Комитета по делам искусств и во главе учреждений русского искусства оказались нерусские люди (преимущественно евреи)". В подтверждение этого в записке приводились еврейские фамилии лиц, находящихся "на руководящей административной и творческой работе" в Комитете по делам искусств, Большом театре, Московской консерватории, говорилось о "засилье евреев" в музыкальной критике и в отделах литературы и искусства центральных газет. Александров предлагал "провести уже сейчас частичное обновление руководящих кадров в ряде учреждений искусства"[8]. В июле 1943 года Александров обратился к секретарям ЦК с новой докладной запиской, в которой старательно перечислял еврейские фамилии "руководящего состава" в Большом театре и называл кандидатуры лиц русской национальности, которыми, по его мнению, следовало заменить евреев[9]. А несколько ранее председатель Комитета по делам кинематографии Большаков в письме Щербакову предлагал заменить Раневскую, выдвинутую Эйзенштейном на роль "русской княгини Ефросиньи" в фильме "Иван Грозный", на том основании, что "семитские черты у Раневской очень ярко выступают, особенно на крупных планах"[10].
Осенью 1944 года в Кремле было созвано совещание, на котором присутствовали члены Политбюро и секретариата ЦК, первые секретари республиканских и областных комитетов партии, руководящие работники оборонной промышленности, армии и МГБ. На этом совещании Сталин выступил со вступительным словом, в котором высказался за "осторожное" назначение евреев на руководящие посты в партийных и государственных органах. Более определенным было выступление Маленкова, который ратовал за "повышение бдительности" по отношению к еврейским кадрам. Вскоре после этого совещания партийные комитеты получили директивное письмо, подписанное Маленковым, в котором перечислялись должности, на которые назначение евреев считалось нежелательным[11].
Следует подчеркнуть, что даже в послевоенные годы, когда антисемитизм стал в СССР государственной политикой, это не выражалось в открытых формах, как в фашистской Германии, а маскировалось ярлыками "сионизма", "космополитизма" и т. д. Понадобились долгие годы государственного антисемитизма, сохранявшегося в несколько ослабленном виде и после смерти Сталина, чтобы бытовой антисемитизм проник в самые разные слои советского общества, а специфическая "гласность" и "свобода" времен "перестройки" и "реформ" выразились, в частности, в появлении откровенно черносотенных, фашистских или полуфашистских организаций и изданий с их привычным образом врага.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Вопросы истории КПСС. 1990. # 5. С. 36.<<
[2] Аллилуева С. Только один год. М., 1990. С. 133.<<
[3] Там же. С. 146.<<
[4] Бюллетень оппозиции. 1938. # 66-67. С. 21.<<
[5] Юность. 1989. # 8. С. 39.<<
[6] Рунин Б. Мое окружение. Записки случайно уцелевшего. М., 1995. С. 73.<<
[7] Лерт Р. Б. На том стою. М., 1991. С. 249-250.<<
[8] Родина. 1991. # 6-7. С. 74.<<
[9] Родина. 1991. # 11-12. С. 18.<<
[10] Родина. 1991. # 6-7. С. 74.<<
[11] Медведев Р. А. Они окружали Сталина. Несостоявшийся наследник Сталина. - Юность. 1989. # 9. С. 73.<<